До весны (2022)

Лена, студентка из Марселя, в разгар ноябрьского дождя копается в коробках на чердаке бабушкиного дома. Находит потёртый конверт с тунисским штампом 1972 года и фотографией незнакомца в военной форме. «Кто этот мужчина?» — спрашивает она у бабушки за завтраком, размазывая варенье по краю тарелки. Та молчит, перебирает чётки. Через неделю Лена летит в Тунис, где местный гид Амир водит её по пыльным улочкам Хаммамета, показывая кафе, где её дед пил мятный чай перед отъездом во Францию. «Твоя бабушка плакала, когда получала последнее письмо», — говорит владелец заведения, вытирая стаканы полотенцем. Тем временем в Люксембурге Софи, архивистка с привычкой жевать карандаш во время работы, обнаруживает в музее переписку между бельгийским архитектором Люком и немецким инженером 1940-х. «Они строили бомбоубежища, но мечтали о театре», — бормочет она, листая страницы с кофейными пятнами.

Люк, потомок того архитектора, ремонтирует старый дом в Брюсселе. Под обоями находит схему вентиляции с пометкой «Проект “Рассвет”» и звонит Карлу из Берлина, чья компания реконструирует бункеры. «Это не система для войны, — Карл щёлкает карандашом по экрану, — тут расчёты для концертного зала». В Нью-Йорке его партнёрша Эмили, допивая третий эспрессо, спорит с инвесторами: «Мы превращаем руины в музеи, а не в ТРЦ!» Лена и Амир, заблудившись в тунисской пустыне, ночуют в глиняном доме. На рассвете она замечает на стене гравировку — те же символы, что в письмах Софи. «Это не совпадение, — Амир проводит пальцем по трещине, — мой прадед рисовал такие на мечетях». Через месяц все шестеро оказываются в полуразрушенном театре под Штутгартом, где записи дедов сливаются в один чертёж. «Доделаем за них», — говорит Люк, разворачивая синьки с дрожащими руками.