Мой восьмой (1 сезон)

Ээро, 14 лет, перетаскивает коробки из ржавого автобуса в домик с облупленной синей краской под Хельсинки. Отец умер в прошлом месяце – сердечный приступ во время ночной смены на заводе. В кармане куртки завалялась конфета «Фацер», половинка которой прилипла к обёртке. Лина, соседка в зелёном пуховике с оторванным капюшоном, тычет пальцем в прорубь: «Лёд ещё держится, но если провалишься – вытащу сама. У нас тут верёвки в сарае гнилые». Она бросает окунь в ведро, рыба бьёт хвостом, разбрызгивая воду на снег. Вечером тётя Марьятта ставит на стол каллакукко – пирог с рыбьими головами торчит из теста, как шипы.

Заброшенную лодочную мастерскую нашли случайно, когда Лина гналась за лисой. В углу – ящик с дневниками на шведском, обложки пахнут плесенью и дизельным топливом. «Он строил здесь что-то... типа обсерватории?» – Ээро тычет в схему с пометкой «Март 1999». Юхани, старик с перевязанным левым ухом, вытирает руки об фартук: «Твой батя носился с этими чёртовыми спутниками. Спроси лучше, почему он из Риихимяки сбежал». В школе мальчишки тычут Ээро в спину: «Смотри, финно-угорский пришелец!» – смеются, но замолкают, когда Лина хватает со стола нож для резки бумаги. Ночью они крадут велосипеды, едут к озеру – на льду чёрным пятном горит костёр, а над головой трещит зелёное сияние.