Кэтрин Айзек

Лила, 23 года, каждое утро открывает кофейню *Drip & Grind* в промзоне Питтсбурга. Ее ритуал: перебирает зерна арабики, проверяет температуру воды (ровно 92°C), шепчет: «Слишком горячо — убьёт кислотность». В четверг, когда сломался эспрессо-автомат, в дверь втиснулся мужчина в мятой рубашке — Элайджа, 31 год, владелец соседней автомастерской. «Черный, без сахара, — сказал он, разглядывая трещину на потолке. — И… добавь корицы. Мама так делала». Лила заметила, как его пальцы дрогнули на
Эмили, 23 года, моет кружки в кафе *La Brume* на углу Рю Сен-Дени и Монруж. В съемной квартире над прачечной, где вечно пахнет плесенью, она часами лежит в ржавой ванне, слушая, как соседка Марта стучит костылем по потолку. Однажды из слива вытекает красный шнурок — Эмили выдергивает его, обнажая трещину в кафеле. «Ты опять воду не выключила?» — кричит Марта через дверь, пока Эмили ковыряет ножом шов между плитками. В щели — фотография девочки в платье с кружевным воротником, датированная
Знаешь, иногда попадаются такие фильмы, после которых песок ещё неделю из кроссовок вытряхиваешь — в прямом и переносном смысле. Вот эта история... Ну, та самая, где всё начинается с безмятежного шелеста волн и смеха под коктейли, а потом — бац! — и ты уже сидишь, впиваясь пальцами в подлокотники, потому что спокойствие тут оказалось обманчивым, как мелководье перед отливом. Помню, как меня тогда пробрало от контраста: вроде солнце слепит, герои загорают, а где-то на краю кадра — тень, едва