Марко, ветеран с шрамом над бровью, чинил мотоцикл «Ява» во дворе белградской хрущевки, когда соседка Любица принесла ему банку абрикосового варенья. «Опять ночью свет в окне горел, — сказала она, поправляя платок на голове. — Снились опять те горы?» Он промолчал, вытирая руки промасленной тряпкой. Днём Марко разгружал ящики в порту на Саве, а по вечерам встречался с Душаным — бывшим сапёром, который теперь торговал сигаретами из-под полы у вокзала. «Слышал, в Сремски-Карловци нашли склад с
Эльза Бруннер, хирург с выцветшим халатом и вечно затянутыми в пучок волосами, каждое утро пробиралась через руины рынка на окраине Триеста, чтобы добраться до муниципальной клиники. В кармане — черствый хлеб, обменянный у рыбака на ампулу морфина. В приемном отделении её ждал десятилетний мальчик с заражением после взрыва неразорвавшейся мины. «Стерилизуйте инструменты кипятком, другого выхода нет», — бросила она медсестре Марии, пока та зажимала рану грязным полотенцем. По вечерам Эльза
Гойя возится с кистями в мастерской, пахнет льняным маслом и скипидаром. Герцогиня Альба, в чёрном платье с кружевами, позирует у окна — солнечный луч падает на её бледную шею. *«Вы снова изобразите мою собаку у ног?»* — спрашивает она, поправляя веер. За дверью слышны шаги: инквизитор Лоренте в чёрной сутане осматривает эскизы к «Капричос», пальцы ворошат листы. *«Эти рожи — насмешка над Церковью?»* — бормочет он. Гойя хрипит, вытирая краску с рукава: *«Снынешние времена сами по себе
В деревне на берегу реки Дрина Мира, 17 лет, каждое утро чистит медный кофейник перед тем, как разжечь очаг. Ее старшая сестра Йованка вышивает узоры на рубахах для женихов из соседнего села, но шепчет за столом: *«Твой взгляд слишком долго задерживается на дороге в горы»*. Бабушка Любица, согнувшись над сушеными травами, вспоминает, как в их доме когда-то прятали раненого партизана — теперь там стоит шкаф с треснувшим стеклом. По воскресеньям женщины пекут *гибаницу*, а Мира тайком бегает к
В шахтерском поселке близ Тузлы старый проходчик Драган спорит с новым начальством из Белграда. "Ты думаешь, эти балки выдержат? — хрипит он, вытирая ладонью угольную сажу с шеи. — У меня тут брат в ’52-м под завалом остался". Инженер Миодраг щелкает авторучкой, глядя на карту пластов: "Приказы сверху. К пятнице пройти два метра — или сокращения". В общежитии кочегар Сречко разливает ракию по жестяным кружкам, рассказывая про сына-студента: "В Загребе теперь умничает, а
В горах Западной Боснии группа из пяти человек скрывается в полуразрушенной мельнице. Лидер — Марко, бывший учитель из Сараево, чистит затвор винтовки тряпкой, смоченной в керосине. Рядом Милица, медсестра, перевязывает рану на плече Йозо, который ворчит: *«Опять эти сволочи из Усташей прозевали? Должен был я в Загребе остаться, шины менять…»*. В углу Анте, перебежчик из хорватского легиона, рисует на клочке карты расположение немецких патрулей. Вечером они планируют подрыв железнодорожного
Мира, 23 года, каждое утро раскладывает на тротуаре возле рынка "Калича" флакончики с подписью *настоящие*. «Плакала три часа, пока набрала», — бросает она мужчине в кожаной куртке, который крутит в руках стеклянную трубку. Запах жареного лука с лотка соседки смешивается с выхлопами автобуса №24. Дома, в пятиэтажке на окраине Белграда, мать Миры, Любица, кашляет в подушку — деньги от слез идут на сироп от астмы, который девушка покупает в аптеке на углу, где фармацевт всегда