Завтра будет поздно (1972)

В небольшом кишлаке под Самаркандом эпидемиолог Николай Воронов в кожаной сумке таскает пробирки и шприцы. Местный фельдшер Абдулла, в выцветшем халате, водит его по глинобитным домам, где дети с температурой лежат на кошмах. «Здесь уже три смерти за неделю, — бормочет Абдулла, раздвигая полог. — Старейшины говорят, это Аллах гневается». Воронов, вытирая лоб платком, достаёт микроскоп: «Гнев здесь, в воде. Колодцы отравлены». В соседней комнате медсестра Лидия, в платье с закатанными рукавами, кипятит иглы в котле над дымным костром. Старуха в паранже тычет в неё палкой: «Чужеродка! Зачем кровь берёте?»

На базаре Воронов ставит деревянный щит с листовками: «Холера. Не пить сырую воду». Торговец сушёными абрикосами плюёт под ноги: «Русский хочет нас запугать!» Ночью в больницу, где Николай спит на ящиках, летит камень — стекло микроскопа трескается. Лидия, перевязывая порезанную руку, шепчет: «Уезжайте, пока не убили». Утром Абдулла приводит мальчишку с судорогами — сына басмача. «Лечи, — хрипит отец, приставив нож к горлу Воронова. — Если умрёт, зарежу». Через два дня ребёнок ест лепёшку, а басмач, потупившись, бросает на стол пачку антибиотиков: «Бери. Скажи своим… спасибо».