Ли Джун, военный лекарь с потрескавшимся лаковым поясом, приехал в Пхёнсан-ри на рассвете. В деревне пахло прокисшим *чонтогом* — глиняные горшки с бродящей кашей стояли у каждой хижины. Староста Чве Мёнсу, обмотав лицо конопляной тканью, тыкал палкой в труп крестьянина: «Сперва пятна, как вишнёвые косточки, потом кишки наружу». Двое детей в рваных *чогори* копали яму у ограды из терновника, их пальцы слипались от смолы. Хван Миран, дочь шамана, разводила костёр из сушеной полыни за амбаром.
Знаешь, иногда кажется, будто мир решил провернуть самый безумный сценарий апокалипсиса на примере одного города. Вот представь: Сеул, который еще вчера сверкал небоскрёбами, сегодня — сплошные трещины в асфальте, здания, сложенные как карточные домики, и этот вечный дым, от которого першит в горле. А посреди всего этого ада — обычные люди в униформах. Медсёстры с перекошенными от усталости лицами тащат носилки через завалы, пожарные орудуют ломами, будто каждый кирпич — их личный враг. Честно,