Никлас Юльстрём

Эрик, 16 лет, жил в крохотной квартире на окраине Стокгольма, где обои желтели от сырости. Каждое утро он завтракал *knäckebröd* с селедкой, пока мать ворчала: «Опять крошки на полу — убирай, прежде чем в школу побежишь». По дороге он пересекал мост над каналом, замечая, как лед трескается под утренним паром теплоходов. В классе Лина, новенькая с юга, всегда садилась у окна, ее светлые волосы сливались с зимним светом. После уроков она остановила его у раздевалки: «Ты тоже видишь их? Тени в
Знаешь, иногда натыкаешься на кино, после которого долго сидишь в тишине, переваривая. Вот как с этой историей — такая смесь красоты и боли, что даже не поймешь, плакать или восхищаться. Помню, как камера скользила по лицам героев, словно подслушивая их самые потаенные мысли. А эти диалоги... Будто обрывки чужой исповеди, которые невольно цепляют за живое. Честно, сначала казалось — ну опять про вечные темы, где всё предсказуемо. Ан нет! Тут вдруг поворот, от которого мурашки по коже. Как будто
Вот, представляешь: Стокгольм вовсю готовится к Олимпиаде, весь горит огнями, народ ликует… И тут — бац! — стадион в щепки. Ну как так-то? Только успели поверить, что всё идеально, а тут такое. И знаешь, кто в эту кашу вляпывается? Анника Бенгзтон — журналистка, которую только что повысили до начальницы криминального отдела в местной газете. Ну, повысили, говорите? Ха, больше похоже, что подкинули горящую гранату. Представляю её: сидит в редакции, кофе холодный, дедлайны висят как дамоклов меч,