Bongile Mantsai

Табо Мокгоси, 19 лет, таскает ящики на рыбном рынке Вотерфронта в Кейптауне. Каждый вечер после смены он бежит через переулки Хайелитши, где банды делят территорию, чтобы успеть на подпольный бой в заброшенном ангаре у подножия Столовой горы. «Два раунда — и хватит на лекарства сестре», — бормочет он, заматывая руки обрывками ткани из старой футболки. В углу ринга Лира, дочь владельца ларька с боботи, считает ставки через сигаретный дым: «Снова поставил на себя? Череп сломают раньше, чем ты
Джейкоб, мясник с бойни в Соуэто, каждое утро зачищал ножом жилы с разделочного стола. Его дочь Марика, 16 лет, находила в карманах его фартука обрывки записок на африкаанс: *"Она вернётся до первых дождей"*. В старом чемодане под кроватью – фото немки в платье цвета фуксии, Берлинская стена за спиной. «Кто это?» – царапала ногтями потрескавшийся лак на снимке Марика. «Сестра», – ворчал Джейкоб, выбрасывая говяжьи кости стаффордширскому терьеру с улицы. Эстер, художница из Кройцберга,
Представь себе парня — Ксолани. Обычный чувак, целыми днями вкалывает на фабрике, чувствует себя, как рыба в пустыне: ни семьи, ни корней. И вот его, понимаешь, отправляют в горы — не отдыхать, а вести подростков в какой-то обрядовый лагерь. Ну, типа, "вернитесь к истокам, ребята!" А там… даже не знаю, с чего начать. Никаких сюсюканий: тебя либо ломают, либо делают. Обрезание? Да, это только начало. Потом — уроки, где вместо учебников палки, боль и песни под звездами, от которых