Леонид Пчелкин

Лида, 12 лет, в клетчатом платье и стоптанных ботинках, приезжает из Ленинграда в сибирскую деревню к отцу Николаю, слесарю с обожжёнными руками. Его новая жена Ольга, аптекарша в очках с серебряной оправой, встречает девочку пирогом с капустой, но та отворачивается: *«У мамы тесто было слаще»*. Комната пахнет скипидаром от полок, которые Николай мастерит по ночам. Лида прячет под кровать старую куклу с оторванным бантом — единное, что осталось от прежней жизни. Ольга заставляет девочку полоть
В сибирском селе Шушенское Владимир Ульянов, в очках с потёртыми дужками, расставляет шахматные фигуры на самодельной доске. Надежда Крупская, поправляя платок на плечах, ставит на стол миску с картофельным супом. «Опять конспект переписываешь вместо обеда?» — спрашивает она, разворачивая пачку писем от Мартова. За окном — промёрзший огород, где местный крестьянин Фёдор учит Ульянова чинить плуг, ворча: «Барин, да ты железо-то держи крепче». Вечерами в Женеве, в комнате с треснувшим зеркалом,
Капитан Игорь Семёнов, затянувшись «Беломором», смотрит на карту Баренцева моря, разложенную на столе с облупившейся краской. В углу каюты — потёртый чемодан с наклейками портов Мурманска и Архангельска. Штурман Лидия Маркова, поправляя очки, бубнит: «Лёд движется быстрее расчётов. Тут… погрешность». Механик Геннадий Петров, пахнущий соляркой, втирает в руки мазь от ожогов — в машинном отделении сорвало клапан. Рация трещит: «„Альбатрос“, подтвердите курс…» Семёнов глушит микрофон ладонью:
В Ленинграде, на Кировском заводе, слесарь Николай Смирнов, 32 года, в перерыве между сменой чинит сломанный пресс. Коллега Вадим, затягивая самокрутку с махоркой, бросает: *"Коль, после работы в 'Октябрь' сходим? Там Людка из бухгалтерии тебя спрашивала"*. Николай мотает головой — вечером к матери в Колпино едет, крышу на даче конопатить. В коммуналке на Невском, 45, соседка Зоя Петровна ставит ему банку соленых огурцов на тумбочку с выцветшим пледом: *"Твой паек в
В провинциальном цеху моторного завода после ночной смены пропадает касса — железный ящик с выручкой за неделю. Кассирша Людмила Петрова, в растерзанном платке и засаленном халате, тычет дрожащим пальцем в пустой сейф: «Замок целый, Семён Игнатьич! Даже мышь не пролезет». Следователь Кротов, щурясь под светом тусклой лампы, перебирает окурки в пепельнице. В углу валяется распотрошённая пачка «Беломора», на столе — гранёный стакан с остывшим чаем. «Кто последним уходил?» — «Да я, как всегда… Да
Али, в залатанных шортах и с рюкзаком за плечами, каждое утро пробирался через базарную толкотню к старой мечети, где Гульнара уже ждала его с потёртой картой. Они копали землю у подножия горы Каратау, откапывая черепки с синими узорами, пока дед Рустам, сторож музея, ворчал: *«Опять грязь на полу от ваших сапог!»*. На уроке истории Светлана Петровна, поправляя очки, говорила о «великом прошлом», но Али перешёптывался с Гульнарой про знак солнца, выцарапанный на камне за школой — такой же, как
Ох, представляешь — Петербург конца 1830-х, эти бесконечные белые ночи, когда даже темнота будто стыдится показаться. А под этой романтической дымкой… тьма-то какая! В шикарных дворцах с позолотой шепчутся о предательствах, в гнилых подворотнях кровь льётся — и всё это как будто дышит одним ритмом, мерзким и завораживающим. Два княжеских рода — Чечевинские да Шадурские — словно фигуры на шахматной доске. Живут себе, пиры да балы, даже не чуют, что под ногами уже трещина. Ну знаешь, как в жизни
Вот, представляешь: жил-был на свете Петр Бронин — дворянин, да не столичный лощёный, а провинциальный, из тех, что карты да долги пуще жизни любят. Совсем увяз мужик: имение заложено, кредиторы как коршуны кружат. И что прикажешь делать? Ну ясное дело — дочерей за богатых под капельку выдать! Катенька, старшая, тихоня — вздохнёт, глаза опустит: «Как папенька решит…». Ну а Саломея — та ещё штучка! Представь: в уголке сидит, губы бантиком, а в глазах — адский огонь. «Не-е-ет, — говорит, — не