Зейн Касабланка

Лиам, затягиваясь *Lucky Strike* у входа в заброшенную больницу Святой Агаты в Эдинбурге, тычет пальцем в термос Эмили: *"Ты слышала, как в третьем коридоре вчера стекла бились? Медсестра из 70-х клянется, что это Мэри Брэкен — та, что сгорела в рентген-кабинете"*. Эмили, поправляя очки, листает архивные фото с обгоревшими стенами: *"Вентиляция здесь как в печке. Ищи проводку, а не призраков"*. Они натыкаются на замурованную палату с детскими рисунками углём — все даты
Эмили и Том, пара из Бристоля, переезжают в полуразрушенный особняк в Норфолке, доставшийся им от тети Мэйбл. Пока Том ковыряется в проводке на кухне, Эмили находит в каминной полке пожелтевшие фотографии с подписью *"Артур и Лидия, 1923"*. За стеной слышится скрип — как будто кто-то царапает обои. "Это крысы", — бурчит Том, но Эмили замечает на подоконнике отпечатки детских ладоней в саже. Ночью их дочь Софи просыпается от смеха в пустом коридоре; наутро в её тетради по
Мэри и Том перебрались в полуразрушенный коттедж на окраине Норфолка, купленный за смешные деньги. На кухне — плита с ржавыми конфорками, в спальне — обои в цветочек, отклеивающиеся по швам. В первую ночь Мэри услышала скрип половиц под кроватью: под одной из досок нашла потёртый дневник. «Элиза К. Не входи в красную комнату после заката», — выцвели чернила на странице. Том фыркнул, поправляя свитер с дыркой на локте: «Кто-то сто лет назад чудил — не наша проблема». Но к утру на подоконнике