Эрик Сёдерстрём, детектив с красными прожилками на глазах от недосыпа, перекладывал бумаги в кабинете на третьем этаже участка на Вестерброгатан. На столе — фото Анны Линдхольм: рыжие волосы, синяк на скуле, клочок синей ткани в руке. Ее нашли утром возле скамейки в Тантолундене, рядом с разбитой бутылкой пива *Pripps Blå*. Перед ним Карл Эклунд, в мятом пиджаке от *H&M*, жевал жвачку *Stimorol*. «Говорил уже — был в «Королевском дубе» с 8 до полуночи», — бормотал он, постукивая кольцом с
Эмиль, с потрепанным блокнотом в руках, бродит по подвалам заброшенной тюрьмы в пригороде Стокгольма. Его фонарик выхватывает граффити с цифрой *8*, нарисованной поверх ржавых труб. «Лине, посмотри — опять эта восьмерка», — бормочет он, тыча пальцем в треснувшую штукатурку. Лина, в кожаной куртке с оторванной молнией, присела у вентиляционной решетки, доставая из рюкзака карту 1970-х годов: «Здесь должен быть проход. Андерс говорил, что камеры нумеровали через систему отопления». В углу
Лина, шведская виолончелистка с потёртым футляром и привычкой жевать мятные леденцы перед выступлениями, сбежала из Стокгольма после скандала с дирижёром местного оркестра. В Париже она устроилась мыть полы в консерватории, пряча под шапкой выгоревшие рыжие пряди. «Ты же не Бетховен, чтобы страдать в мансарде», — бросила ей подруга-флейтистка Марго, когда Лина отказалась от вечернего концерта ради подработки в кафе на Монмартре. Однажды, протирая стойку, она услышала, как пожилой Жан, бывший