Энн Моррисс

Джонни, хореограф с потёртым блокнотом в кармане пальто, вытирал лоб платком после третьей репетиции подряд. В углу зала Клёр, её рыжие волосы собраны в небрежный пучок, спорила с пианистом: «Ты играешь, как будто похороны репетируем. Давай живее, а?» За окнами дождливого Нью-Йорка мелькали огни рекламы кабаре «Сильвер Мун», где они должны были выступить через неделю. В гримёрке пахло лавандовой пудрой и старыми деревянными ящиками — костюмерша Марта чинила рваные перья на шляпе, бормоча: