Василий Туркин

Марк разбил яйцо на раскаленную сковороду, когда Лена ворвалась в кухню с криком: «Чайник свистит уже пять минут, ты оглох?» В хрущевке пахло подгоревшим маслом и свежей краской — ремонт затянулся на три месяца. Она потянулась за шторой, зацепив локтем банку с рассадой. «Опять твои помидоры… Купим на рынке, как все нормальные люди». Марк молча поднял с пола землю, пальцы в липких крошках вчерашнего борща. На рынок возле станции шли пешком, хотя автобус №14 тарахтел за спиной. Лена щупала
Анна Семёнова, слесарь с завода «Уралмаш», в гараже отца находит коробку с письмами на немецком — адресованы кому-то Эриху Брауну. В углу конверта — штамп «Кёнигсберг, 1944». Она тыкает в телефон: «Пап, кто такой Браун?» — «Не знаю. Дед твой молчал как рыба». Утром в библиотеке ей помогает студент-архивист Дмитрий Волков: «Здесь про лагерь НКВД №27. Ваш прадед, Иван Семёнов, числится охранником. А Браун — военнопленный». Анна замечает в углу фото: два мужчины в шинелях стоят у барака, один
Сергей Морозов, слесарь с Уралмаша, нашел в гараже между банками с олифой потрепанный блокнот отца. Тот исчез в 1994-м, оставив на последней странице схему вентиляции цеха №7 заброшенного химкомбината «Прогресс». За чаем с сахаром вприкуску соседка Галина Петровна пробурчала: «Ваш батя с тем цехом возился… Говорил, там не реактивы, а что-то живое под полом». На следующее утро Сергей, отпросившись с работы, пролез через дыру в заборе — внутри на ржавых трубах висели клочья шерсти, пахло тухлыми
Ира щелкает зажигалкой, поправляя прядь черных волос, пока Оля, в выгоревшей на солнце кофте из «Перекрестка», раскладывает на столике в «Шоколаднице» квитанции за коммуналку. «Ты опять за Жору переживаешь?» — Ира толкает в ее сторону стакан с рафом, оставляя след помады на салфетке. Оля морщится: «Он вчера куртку мою в „Ашан“ надел, сказал — на рыбалку. Вернулся в три ночи, весь в тине». За окном маршрутка №217 глохнет у светофора на Ленинградском шоссе, брызги слякоти летят на витрину с