Канако Мори, 19 лет, каждое утро протирает витрину пекарни *Sunaba* в токийском районе Сибуя. Ее синий фартук в муке, под ногтями — засохшее тесто. В 6:15 она пересчитывает сдачу для первого покупателя — старика, который берет один анпан с бобовой пастой. «Снова синяк?» — хрипит он, указывая на запястье. Канако прячет руку под прилавок: вчера сводная сестра Рина опрокинула на нее чайник, когда та замешкалась с глажкой. Дома, в трехкомнатной квартире над прачечной, мачеха Аяко требует 70%
Юи Камисиро, девятнадцати лет, каждое утро поправляет складки на винтажном фартуке перед тем, как войти в столовую особняка Кудо в Киото. Киёока Кудо, двадцати пяти лет, сидит за столом из чёрного дерева, поднимает чашку: «Это ассами или сэнтя?» — спрашивает, не глядя. Юи, вытирая пыль с портрета предков, замедляет движения: «Кажется, сэнтя... но послевкусие горчит». Он хмыкает, ставит чашку — трещина на ручке, заклеенная золотой смолой, блестит при свете люстры. В коридоре Аяко, старшая
Сёдзо, седой пенсионер в очках с потёртой оправой, каждое утро разогревает на газовой плите остатки вчерашней рыбы. Его рыжий кот Хару, с шерстью, свалявшейся от возраста, тыкается мордой в дверцу холодильника, требуя свежего тунца. "Опять на рынок идти? Ладно, только не ори," — ворчит старик, поправляя шарф поверх пижамы. Они бредут по узким улочкам района Адати, где на витрине магазина "Танака" висит табличка "Скидка на креветки", а уличные кошки прячутся от