Чиди, парень лет двадцати с дряблыми джинсами и потёртым смартфоном, таскает воду из колонки в районе Аджангбади. Его соседка, тётя Бимбо, вечно кричит на детей, разбрасывающих кожуру плантанов по двору. «Оде! Ты опять мой горшок с геранью разбил?» — её голос рвёт тишину в восемь утра. Чиди прячет смех, спотыкается о треснутый таз, вода заливает сандалии. Сестра Амака, студентка-медик, ворчит: «Тебе бы в цирке работать, а не в мастерской дядюшки Фестуса». По вечерам они едят амалу с супом
Чиди, парень в потёртой кепке с логотипом «Chelsea», толкал тележку с коробками плавленого сыра через рынок Аджайи. Его сестра Амака, в жёлтом платье с оторванной пуговицей на плече, спорила с поставщиком из-за просроченных банок тушёнки: «Ты думаешь, я слепая? Эти цифры на дне стёрты нарочно!» Они арендовали угол в гараже дяди Эфе, где хранили товар под треснувшей табличкой «Ремонт велосипедов». По вечерам Чиди заливал рис острым соусом из пластикового пакета, а Амака пересчитывала наличку,
Чиди, щуплая девчонка с выгоревшими на солнце волосами, копалаcь в ржавом ящике под кроватью — искала паспорт сестры. Рынок Икеджа гудел за тонкими стенами: торговцы орехами колотили по ведрам, пытаясь перекричать проповедника с мегафоном. «Достанем 500 тысяч — операция её, нет — похороны», — бормотала она, вытирая пот со лба тряпкой, пахнущей прогорклым пальмовым маслом. Тунде, бывший водитель грузовиков, в это время торговался с уличным оружейником за пистолет с надпиленным серийным номером:
Сильвия, с утра замотанная в традиционный *адире*, мешает *эба* в кухонной кастрюле, пока Эммануэль, её муж, врубает громкость теленовостей о коррупции в Лагосе. "Ты опять до полуночи с клиентами?" — бросает она, протирая ладони о фартук. Он молчит, доставая из портфеля пачку наира с печатью строительной фирмы. На улице разносчик кричит: "*Данго! Данго!*", а Сильвия замечает след помады на воротнике его рубашки — розовый, как та ткань, что продавала Аиша на рынке Икеджи.